нас наступило долгое затишье. Торкель, видимо, захотел поиграть с Альриком, вынудить его избавиться от меня. Все северные ярлы были оповещены о том, что нельзя давать работу Беззащитному и его сноульверам, если они не хотят сделать Торкеля своим врагом. Все знали, что за Торкелем, который сам по себе значил не так много, стоит богатый землями и воинами ярл Скирре Пивохлеб.

Хёвдинг злился, скрипел зубами, но решения не менял.

Как-то раз, после очередного пустого плавания я подошел к нему и сказал, что готов оставить хирд.

— Ты отличный хёвдинг, Альрик. Это большая честь — сражаться под твоим именем. Только мне не по душе, когда братья из-за меня вынуждены хлебать воду вместо пива и есть пустые каши вместо доброго мяса. Я сумею проложить свой путь и без твоего покровительства.

Беззащитный осклабился, привычно тряхнул шевелюрой:

— Хороший ты малец, Кай. Правильный, хоть и диковатый. Значит, хочешь уйти в самостоятельное плавание? Это смелое решение. Сколько тебе зим, четырнадцать? Обычно в этом возрасте только-только о второй руне начинают мечтать, а ты уже на третьей.

Во рту появилась неприятная горечь. Я почему-то думал, что Альрик гордо откажется от моего предложения, треснет или обнимет за плечи и скажет, что мы с ним дойдем до края света и сразим сотни тварей, взлетим до сторхельтов и вместе шагнем в обитель богов.

— Только вот какая закавыка! Когда я принимал тебя в хирд, то сказал, что не смогу этого сделать, если хотя бы трое из ватаги откажут. С выходом тоже самое. Если трое хирдманов согласятся с твоим уходом, так тому и быть. Но тебе придется их убедить. Готов?

— Я расскажу им правду. И про то, что Ящерицу порезали из-за меня.

— Тем легче будет, — еще раз блеснул зубами Альрик. — Готовь речь к вечеру.

Остаток дня я слонялся вдоль обрывистого берега и складывал слова. С одной стороны, я считал, что без меня хирду будет лучше. Торкель узнает, что я ушел от Альрика, и перестанет запугивать людей. С другой стороны, я не хотел уходить. Здесь я чувствовал себя на своем месте. Когда Беззащитный собирал хирд, он смотрел не только на боевые качества кандидата, но и на характер, узнавал его цели и стремления. Такой хирд имел все шансы дорасти до хускарлов и не распасться, как это часто бывает. Не раз и не два мы слышали, как обычные хирдманы получали пятую-шестую руну и уходили из ватаги, чтобы собрать новую команду под своим началом. Я сначала тоже хотел так поступить, но глядя на хёвдинга, понял, что сейчас я не потяну свой хирд ни по деньгам, ни по силе, ни по возрасту, ни, самое главное, по терпению.

Во время торга я быстро приходил в ярость. Мог, разозлившись, врезать торговцу или развернуться и уйти, лишившись выгодной сделки. Меня раздражали заказчики-скупердяи. Тех же Видарссонов я бы сжег вместе с хутором и семьей, особенно после обмана с пивом. А Ящерице я и так не мог смотреть в глаза.

Я наблюдал за Альриком и учился у него выдержке, спокойствию, хитрости. И я хотел бы пробыть с ним подольше, хотя бы года три-четыре. Но уходить сейчас…

Вечером я вернулся к месту ночевки, вдрызг расстроенный. Я успел и проораться за это время, сочинить две речи и полностью забыть их, поспать пару часов и даже пореветь от бессилия. Я был готов.

Ярко горит костер, в стороне переливается искрами второй, там на тлеющих углях запекается молоденький кабанчик, Хвит медовым голосом ругается на Энока Ослепителя, но в его устах любая ругань звучит, как песня. Вепрь занят обжаркой мяса, он не доверит столь важное дело «безруким и убогим». Рыбак с легкостью таскает на берегу мелкую рыбешку и крабов, опуская пальцы в воду, а Тулле складывает их в свой шлем. Завтра будет неплохой супчик. Альрик обсуждает что-то важное с Арне Кормчим, скорее всего, какие-то мелочи по кораблю и будущему походу. Йодур и Трюггви в стороне рубятся на мечах, самые заядлые любители сражений. Кто-то подремывает, закутавшись в белый, точнее, уже изрядно потертый и замызганный серый плащ, кто-то затачивает давным-давно сглаженные выщербины, скорее всего, это Эйрик Секира. Он боготворит свою секиру, таскается с ней повсюду и следит за ее состоянием тщательнее, чем за собственным.

Знакомое до боли зрелище. И мне было больно думать, что уже завтра или через несколько дней я больше не увижу этих людей.

Я подошел к кострам, сел на вытащенный топляк, набрал воздух и громко сказал:

— Братья! Сноульверы! Я должен вам кое-что сказать.

Убедившись, что все смотрят на меня, я продолжил:

— Вы знаете, что я получаю благодать только за смерти более сильных врагов, потому я не получил первую руну во время первой жертвы. Я получил ее, лишь когда на мою деревню напали перворунные щенки. Они убивали стариков и детей не из мести и не из злости, только ради силы. Я сумел убить того, кто поднял секиру на меня. Он был в кольчуге, шлеме, вооруженный, полный сил и азарта. У меня не было даже ножа. Безрунным оружие не полагается! Я убил его подвернувшимся под руку свиноколом и получил благодать Фомрира. Это был Роальд, сын ярла Скирре. За ним должен был присматривать Торкель Мачта.

Хирдманы молчали, слушая мою историю. Я кое-что уже рассказывал им во время зимовки, но без имен.

— С тех пор Торкель и Скирре хотят отомстить мне. Они подослали Торе Длинный Волос, чтобы тот похитил меня, но Альрик подошел вовремя и спас мою шкуру от огня и пыток. Теперь Торкель хочет причинить зло всем, кто меня окружает и поддерживает. Из-за меня Лейф получил ту мерзкую рану. Из-за меня хирд не может найти достойную работу. Из-за меня у сноульверов такие беды. Потому я принял решение покинуть хирд. Я мог бы уйти тайком, не прощаясь, но хотел сказать вам это в лицо, честь по чести. Мне не нужно ваше согласие или что-то подобное. Знаю, хёвдинг, ты придумал это условие лишь ради меня.

— Если бы ты хотел уйти ради славы или ради семьи, я бы слова не сказал, — подал голос Альрик. — Но ты делаешь это ради хирда, ради сноульверов. А значит, и сноульверы имеют право высказаться. Кто согласен, что Кай Эрлингссон должен уйти?

Энок поднялся и посмотрел в мою сторону. Точнее, я полагал, что в мою. Один глаз Энока уходил сильно налево, и я в очередной раз удивился, как он умудряется целиться и попадать